Экселион
-
Я был молод и талантлив. И, будучи молод, вероятно, считал себя более талантливым, чем на деле был. Не то, чтобы я был чересчур горд или заносчив, однако вечерами, просиживая за пробирками и старыми книгами, я всё чаще задумывался о таинственном новом знании. Которое было бы достойно моего гения. Чаровавшие десять лет назад таинственные магические реакции всё чаще казались обыденными и легко подвластными разумению, а в новых книгах становилось решительно мало нового. И когда мне исполнилось двадцать семь, я уже стал замечать, как трава десятилетней давности стремительно зеленеет, небо голубеет, а юные алхимики начинают все, как один, казаться глупыми и ни на что не способными юнцами.
Не поймите неправильно. Я с детства знал, что посвящу жизнь науке, и меня не пугала никакая рутина. Но мне начало казаться, что я топчусь на месте, без какого-либо продвижения вперёд. Я бы начал искать ответ на любой вопрос, и нашёл бы его, уйди на это хоть вся жизнь, но мне стало казаться, что жизнь не спешит ставить вопросы, а на те, что были поставлены ранее, давно ответили другие.
Мне было скучно.
Но у меня были хорошие и понимающие друзья – те, с кем я когда-то начинал обучение, - и они, вероятно, заметили мою хандру. И тогда, уже не помню, кто и как, мне посоветовали участвовать в конкурсе. Организовывалась масштабная экспедиция, которая должна была посетить множество уголков мира и для которой требовались специалисты из всех областей науки. Чтобы участвовать в ней от гильдии алхимиков, было достаточно получить рекомендацию (это не составляло для меня проблем, я всегда был на хорошем счету), подать заявку – и, если желающих будет более предусмотренного, пройти собеседование. В своей квалификации я был более, чем уверен.Путешествие длилось уже почти год, когда мы прибыли в Лайтхальзен, где должны были остановиться на две недели для небольшого отдыха. Конечно, программа исследований и обмена опытом с местными учёными тоже была намечена, но график работ был несравненно менее плотным, чем за всё это время, когда мы не задерживались нигде долее, чем на пару дней, и много времени проводили в диких, удалённых от цивилизации районах. Мне, как и многим другим учёным, более привыкшим к книгам, чем к палаткам, было поначалу тяжело, но должен признать, что путешествие пошло мне на пользу. Хотя я и не нашёл таинственного «знания», разнообразие новых мест поднимало мне настроение, а занятий было достаточно, чтобы не оставалось ни малейшей возможности похандрить.
Для тех, кто никогда не посещал Лайтхальзен: да, этот город, как и Юно, славится своими технологиями и научными достижениями, но нисколько на него не похож. Здесь вы можете не быть учёным и никогда не открыть ни единой книги – и всё же проживёте счастливую гармоничную жизнь, полную множеством обыденных и не очень событий, сделаете стремительную карьеру или построите тёплый тихий очаг в стороне от бурлящей жизни (хотя второе и сложнее). В Юно может жить только настоящий исследователь, для которого запах архивов стал самой жизнью, а здесь, в Лайтхальзене, наука лишь служит жизни. Мне, воспитанному в консервативных традициях, даже иногда казалось, что наука для местных жителей – всего лишь развлечение, игрушка, причём не самая уважаемая.
Именно тогда, во время стоянки в Лайтхальзене, мне показалось, что я, наконец, смог коснуться того, о чём уже столько лет мечтал…Экселион
-Скажите, пожалуйста, где я могу найти господина Коласуса? – ох уж эти местные имена.
Присутствие в составе официально зарегистрированной научной группы давало мне определённые преимущества, и у меня, в отведённые дни и часы, был вполне легальный доступ как в информационные базы исследовательского центра города, так и в сам центр. Там, в архивах, я и обнаружил упоминание о свёрнутых двенадцать лет назад экспериментах некоего учёного по имени Коласус, касающихся создания искусственных форм жизни.
Тема, без сомнения, располагающая к спекуляциям. В первую очередь, что мы должны считать искусственной формой жизни? Но я не люблю задаваться почём зря философскими вопросами, мне проще разузнать всё на месте: как оно было на самом деле. Может быть, я бы и не обратил внимания на эти исследования, если бы они не были свёрнуты: без указания какой-либо понятной мне причины, неожиданно, в разгаре работ.
Я получил данные, что тот самый Коласус продолжает работать в центре, и поставил цель встретиться с ним и узнать, чем же он на самом деле занимался и почему потерял интерес к теме.
-Лаборатория по холлу прямо, - махнул рукой охранник, не проявляя ко мне особого интереса. Я уже успел здесь примелькаться за неделю.-…инвентарный номер 33442345, - человек, на которого мне указали, сидел на корточках у большого шкафа, рассматривал последовательно хранящиеся в нём пузырьки и делал отметки в большой книге. Был он моложе, чем я себе представлял, на вид – не более пятидесяти лет. Зачёсанные назад волосы, усы, придававшие ему немного сердитое выражение лица, круглые очки – и большой запоминающийся нос. Учёный производил впечатление человека, уверенного в себе и надёжного.
-Простите…
Учёный посмотрел на меня краем глаза и снова углубился в свою перепись:
-Чем могу быть полезен? Вы из прессы? Если по поводу вчерашнего взрыва в лаборатории, то…
-Нет, - он сделал паузу, и я воспользовался ею, чтобы вставить словечко. – Я из экспедиции. Вы – господин Коласус, верно?
-Я за него. Чем имею честь? – учёный снова на меня покосился, как мне показалось, с некоторым недоверием, и отметил ещё несколько пузырьков в книге, тщательно выводя каждую галочку.
-Я интересуюсь Вашими исследованиями, и мне было бы очень интересно с Вами поговорить. Если сейчас не время, то я был бы рад встретиться в любое удобное для Вас время, в любом удобном месте.
-Молодой человек, я давно не веду своих исследований, - ровным голосом, не отрываясь от своих дел, - а всего лишь работаю в составе других групп. Вы, вероятно, ошиблись.
-Возможно. Но я имел в виду ту незаконченную работу о гомункулах. Вы писали её довольно давно.
Коласус на секунду замер:
-Молодой человек, я бы не хотел обсуждать эти исследования. Даже с хорошо знакомыми мне коллегами.
Его тон подсказывал мне, что разговор на этом может быть закончен.
-Но!.. - не удержался я от этого глупого восклицания.
-Разве я обязан рассказывать Вам о ходе любых своих исследований? – теперь учёный смотрел уже на меня и только на меня, пристально, испытующе.
-Нет, но…
-Пожалуйста, закончим разговор на этом. Хорошего дня, молодой человек.
Я помедлил ещё секунду и, немного разочарованный (немного? сказать по правде, я был ужасно раздосадован!), сделал шаг в сторону, когда меня кто-то поймал под локоть и слегка потянул, будто приглашая следовать за ним. Низенький сотрудник, с чёрными маленькими усиками. Наверное, моего возраста.
-Что случилось? – спросил я.
-Позвольте, на пару слов.
Я подчинился:
-Итак? – выйдя вслед за учёным в холл.
-Я случайно уловил суть Вашего вопроса к мистеру Коласусу… нет, позвольте сначала представиться: моё имя – Сократ.
-Дмитрий, - поспешил и я соблюсти приличия. – Вы тоже не местный?
-Да, моя семья переехала сюда, когда я был ещё ребёнком. Поначалу мы жили в закрытой части… вы ведь знаете про закрытую часть города? Нет? Впрочем, вряд ли Вас это сейчас интересует. Итак, я хотел поговорить о мистере Коласусе.
-Вы знаете, - заметил я, - я не очень люблю говорить о людях за их спинами.
-Не делайте поспешных выводов. Пожалуйста, сначала выслушайте меня.
Я пожал плечами:
-Хорошо. Как Вам будет угодно.
-Я был в исследовательской группе мистера Коласуса, тогда, двенадцать лет назад.
-Простите, а Вам…
-Мне тридцать девять. Да, мне обычно говорят, что я молодо выгляжу. Так вот, я хотел бы попросить Вас о помощи.
-Какого рода? Чем я могу помочь исследованиям двенадцатилетней выдержки? – я был несколько озадачен, но и заинтересован одновременно. Это пахло… тайной? Сенсацией? Никогда не ожидал найти в себе черты востроносого журналиста. А мой собеседник будто бы сразу заметил, что я «клюнул»:
-Сейчас мне некогда будет всё рассказывать. Давайте встретимся вечером… в кафе на первом этаже гостиницы. Вас не затруднит?
-Нисколько.
Вечером за столиком кафе, в мягких широких креслах, собрались четверо: я, Сократ, и ещё два человека, с которыми меня учёный сразу же и познакомил. Его коллега – высокий как мачта, сухощавый Халсбен (низенький Сократ рядом с ним выглядел весьма комично), и грузный мужчина по имени Брингель. Как мне объяснили, Брингель оставил центр как раз тогда, когда исследовательская группа номер триста тринадцать, занимавшаяся вопросами создания искусственных форм жизни, была распущена.
Я чувствовал некоторую неловкость от присутствия нескольких, очевидно, очень близко знакомых между собой людей: как новичок, посвящаемый в чужой, давно составленный и спланированный заговор. К счастью, как только все собрались и Брингель заказал нам всем сок (в целях сохранения трезвости мышления), Сократ сразу перешёл к рассказу:
-Не возражаете, если всё объясню я? Дмитрий, Вы слушаете?
-Да-да, конечно.
Сократ опёрся локтями на столик, сплёл пальцы в замок и подался вперёд, выдерживая небольшую паузу.
-Хотя Коласус и не очень разговорчив с коллегами, все знают, что у него есть семья, жена и сын. Но, однако же, мало кому из новых сотрудников известно, что раньше, двенадцать лет назад, до рождения сына, у него была ещё и дочь. Мы тоже не так много о ней знаем, хотя тогда наш уважаемый наставник был куда коммуникабельнее и даже несколько раз приводил её на работу.
-Экселион, - напомнил Халсбен, - так её звали.
-Правильно. Я всё время забываю. Хорошая была девочка, насколько помню, но с тяжёлым врождённым дефектом сердца. Ничто не помогало.
-Даже ваша медицина? – не выдержал я. Неслыханно. В наши времена, когда лечат даже от старости!
-Если бы не наша медицина, она бы не прожила столько времени. Ей было лет пять, или шесть. Не сердитесь на нас, Дмитрий; Коласус действительно не слишком социальная личность, и мы не знаем подробностей произошедшего, но однажды что-то изменилось. Как раз тогда, когда, как мы думали, наши эксперименты должны были войти в решающую стадию… вы все помните?
Брингель кивнул, и потянул сок, освежая горло:
-Коласус взял внесрочный отпуск на три месяца, приостановив проект.
-А когда он вернулся, что-то изменилось. Началась полоса неудач, хотя до этого всё шло так гладко. Если бы я тогда не так доверял Коласусу, я бы подумал…
-Мы все так подумали уже тогда, - поправил Халсбен. – А я даже это сказал.
Сократ неохотно кивнул:
-Мы подумали, что Коласус саботирует ход исследований и путает данные.
-Но зачем?! – как настоящий учёный может на такое пойти? И потом, без каких-либо доказательств это похоже на простые домыслы.
-Чтобы замедлить исследования. А то и сорвать их, хотя едва ли, - ответил Брингель.
Сократ многозначительно поднял палец:
-И через год – целый год, Вы представляете? Это треть всего срока исследований! – через год Коласус объявил, что исследования будут прекращены.
-А ещё через месяц были запрещены любые разработки по тематике, - мрачно дополнил Халсбен. – Коласус тогда имел неплохие связи и, мы боимся, не обошлось без его участия…
-Как нам удалось потом выяснить, примерно тогда же пропала дочь нашего наставника.
-А это тут причём? – голова пошла кругом.
-Коласус после этого сильно изменился, - продолжил Сократ, не ответив на вопрос, - стал много времени проводить на работе… судя по всему, почти перестал видеться с семьёй.
«Ничего удивительного, - подумал я. – Потерять первого ребёнка…»
-И чем дальше, тем становится хуже, - вставил Халсбен. – Он почти не покидает центра. Мы даже пробовали увидеться с его женой, но узнали немногое.
-Всё это очень странно, - подытожил Сократ, - Коласус нам не то, чтобы близкий друг, но мы уважаем его и действительно о нём беспокоимся. Он… очень сильно изменился. Как будто бы его постоянно что-то тревожит.
Тишина. Рассказ закончился. А мне было совершенно нечего ответить, хотя моего ответа почему-то ждали:
-…это всё печально, но при чём тут я? Я услышал о нём в первый раз вчера, я не знаю ни его, ни его семью.
-Вы учёный, - перебил меня Сократ, снова поднимая палец. – Больше того, Вы учёный из другого города. И, наконец, Вы молодой учёный из другого города, ищущий знаний. Это значит, что, если Вы узнаете, что произошло, то сможете и захотите, как минимум, узнать у Коласуса истинные результаты экспериментов. На Вашей родине они могут оказаться полезны.
-А вам что с того?
-Мы тоже учёные, - пожал плечами мужчина, как если бы это было самым обыденным делом. Нет. Я почувствовал, что он прав: это и в самом деле было самым обыденным делом. Это наш долг – помогать тем, кому мы можем помочь, делая всё, что мы можем сделать.
«И всё же, что я могу сделать?» - должно быть, эта мысль отразилась у меня на лице.
-Понимаете, Дмитрий, нам всем кажется, что завершение экспериментов как-то связано с пропавшей дочерью Коласуса.
-Мне тоже. Я допускаю мысль, что он мог впасть в некоторое… расстройство, когда она пропала.
-Нет-нет. Я бы не хотел рассказывать все наши догадки, боюсь, они покажутся Вам слишком странными. Например, те, кто видели её перед исчезновением, говорили, что её волосы стали белыми.
-А были?
-Чернее чёрного.
-Думаете…
-Возможно, он ставил какие-то эксперименты, чтобы её спасти.
-И эксперименты не увенчались успехом? – я, кажется, начинал понимать. – И она погибла?
-Этого нельзя сказать. Никто бы не удивился, если бы погибла безнадёжно больная девочка; это не стоило бы скрывать. Коласус изменился, но вряд ли настолько, чтобы не похоронить родную дочь по-человечески.
-А что тогда?
-Если бы мы знали. Но его жена отказывается об этом разговаривать с нами.
-А со мной, конечно же, согласится? – я почувствовал приступ сарказма в острой форме. Какая глупость. Какая мистификация. Во что я, учёный, ввязался…
-Она Вас не знает. Вы даже из другого города – у Вас, простите, лёгкий акцент. Поэтому, я думаю, если взяться с должным напором, может сработать. Если повезёт.
Я поднял руки ладонями вперёд:
-У вас, вестимо, уже есть план, а у меня – нет. Позвольте его для начала выслушать.
План был авантюрным и, стоя рано утром на пороге дома господина Коласуса, я очень костерил себя за то, что в него ввязался. Хотя на самом деле – за то, что и в самом деле хотел в него ввязаться и что на самом деле чувствовал некоторый приключенческий, недостойный учёного азарт.
Дверь открыла пожилая невысокая женщина. Мне стало нехорошо: почему-то один лишь взгляд на неё вселил в меня уверенность, что она действительно очень одинока. Можно было побиться об заклад, что мужа дома не бывает, но она, вопреки всему, о нём не забывает и, быть может, даже держит каждый вечер лишнюю порцию горячего ужина наготове.
«И всё же… даст Бог, мы всё угадали. Тогда мы сможем помочь и ей», - подумал я, чтобы приободриться, и сделал полушаг вперёд, легко оттесняя женщину в прихожую:
-Миссис Коллаус?
-Коласус.
-Простите, - я старательно удерживал серьёзную и, как я надеялся, довольно пугающую мину лица; и ошибку допустил намеренно. – Я хотел бы поговорить с Вами.
-Кто Вы? О чём? – она немного растерялась, но ещё немного – и моё преимущество внезапности было бы утеряно.
-Вы должны рассказать всё, что Вам известно об Экселион.
Женщина прикрыла рот ладонью. Секунда молчания:
-Простите меня, - она опустилась в кресло.
-Чего тебе нужно от мамы?! – по перилам лестницы со второго этажа дома скатился лохматый мальчуган.
-Голин, иди в свою комнату, - спокойно попросила его женщина. – Жди там. Всё хорошо, - дождавшись исполнения приказания (стоит отметить, беспрекословного), она снова обратилась ко мне. – Кто Вы?
-Моё имя – Дмитрий. Я прибыл из другого города, чтобы расследовать дело Вашего мужа.
-Что Вы хотите ска…
-Слушайте. Ваш муж двенадцать лет назад совершил ошибку в своих исследованиях, - подумать только, я понятия не имел, о чём на самом деле говорю! Но по выражению лица собеседницы я понял, что попал в точку, как и было запланировано, - и, испугавшись, скрыл результаты своих работ. Но мы ведём исследования в том же направлении. И его работы нужны нам, и Вы должны нам помочь.
-Зачем? Чтобы «вы» сделали то же самое? Вы хоть знаете, что…
-Не всё. Но того, что мы знаем, достаточно, чтобы не желать повторения этого! Вы должны рассказать всё. Ваш муж до сих пор мучается из-за чувства вины; может быть, ему поможет, если он узнает, что он – ужасной ценой! – смог помочь другим.
Молчание. Долгое молчание.
-Глупо сейчас говорить, что ничего на самом деле не было?
Я молча кивнул.
-Сядьте. Я расскажу Вам всё. Только, прошу, пусть это не станет широко известно. Хотя бы в этом городе.
Я снова кивнул, снова промолчав - если честно, просто боясь нарушить её решение неловкой фразой. Пауза: «Не молчите. Пожалуйста, не молчите», - тишина стала пыткой не только для неё, но и для меня.
-…восемнадцать лет назад у нас родилась дочь. Он назвал её Экселион, - женщина невесело улыбнулась. – Глупое имя. «Лучшая». Тем более глупое, что она была так больна. Он боролся за её жизнь с самого рождения. Без особой надежды. Но она не умерла и, как и другие дети, сказала однажды «мама», и научилась ходить. Мы с мужем любили её. Хотя знали, что она может не дожить до года, до двух, до трёх. Мы год за годом ждали, что она умрёт. Мы знали, что она скоро умрёт. Вы позволите?..
Я даже кивнуть не смог. Она встала и вышла ненадолго, а вернулась с маленькой круглой фотографией в рамке:
-Она всё же была доброй и красивой девочкой. Это она в пять лет.
Ребёнок. Головастенькая, кареглазая, с высоким лбом и красивыми чёрными волосами.
-Простите. Я отвлеклась.
Я помотал головой и сглотнул; во рту было сухо:
-Ничего.
-К пяти годам у неё всё чаще были приступы, и она не могла много ходить или двигаться. И тогда однажды муж сказал, что у него есть средство, - женщина вытерла глаза. Нет, она не плакала. Должно быть, автоматически. Столько лет прошло – мне было страшно представить, сколько слёз ей уже довелось пролить.
-Он сделал ей какую-то операцию. Здесь, дома. Он просил никому не рассказывать. Это было ужасно. Она так мучалась, дольше месяца. Я тогда с ним поссорилась, мне, признаться, начинало казаться, что лучше бы она давно умерла. Нам приходилось связывать её. Но… она выжила. И стала выздоравливать, только волосы за месяц почему-то стали белыми. Это было так странно, но я всё-таки была так рада. Только мне казалось, что он не рад, как я. Он скоро почти перестал с ней видеться; мне показалось, что он специально её избегает – это так странно, избегать своего ребёнка! Я пробовала поговорить с ним, но он говорил, как я думала, всякие странные и глупые вещи, и мы снова поссорились… а скоро оказалось, что я снова беременна, - женщина вздохнула, должно быть, рассказ подходил к концу. – И всё стало немного лучше. Всё должно было стать как прежде, нет, даже ещё лучше, но потом… Экселион попыталась убить Голина почти сразу, как он родился. Коласус случайно смог ей помешать; я думаю, она что-то ему сказала… но он её отпустил. И мы её больше никогда не видели.
«Я, усилием воображения, могу представить настолько взревновавшую к братику шестилетнюю девочку. Но почему они дали ей убежать?» - я получил ответ прежде, чем спросил:
-Он говорил не глупые вещи. Я не хотела этого замечать, но она правда изменилась. Я думаю, Экселион умерла, когда ей было пять лет. Я думаю, он отчаялся настолько, что поселил в её тело какое-то другое существо. Я думаю, он испугался. Я тоже испугалась.
-И Вы ничего больше о ней не слышали?
Женщина отвела взгляд.
-Слышали, - ответил я.
-Я хотела бы не слышать. Но ему пришло письмо год назад. От неё.
-Что было в письме?
-Я не читала. И я не дала ему. Я не хотела ничего о ней слышать… и не хотела напоминать ему.
Я понял, что письмо то прочитать уже вряд ли кому удастся. Конечно, она его уничтожила.
-Вы сожгли письмо? – и миссис Коласус неожиданно потерялась, несколько раз огляделась, будто высматривая кого-то.
-Да… то есть нет. Я хотела. Подождите, - она снова вышла, почти выбежала, и вернулась с конвертом из плотной желтоватой бумаги в руках. Медленно села, медленно положила письмо на стол, и медленно подвинула ко мне. – Нет. Я не сожгла его.
-Почему? – для меня было не очень понятно, зачем хранить письма, которые не собираешься читать. Я взял конверт и повертел его в руках. Адрес дома, адресат – мистер Коласус, отправитель – мисс Экселион.
-Я… просто… ей ведь уже должно было исполниться восемнадцать лет?
Бессмысленный вопрос. И всё же я почему-то улыбнулся, радуясь, что женщина опустила взгляд и не смотрит на меня. Хотя бы кое-что я начинал понимать.
-Позвольте мне взять это письмо.
-Зачем?
-Я отдам его Вашему мужу. Я думаю, так будет лучше.
Я по сравнению с ними, должно быть, – желторотый дурак, ничего не видевший в жизни и ничего не понимающий. Но мне казалось, что именно поэтому именно я не должен сомневаться и должен – хотя бы и заставлять! – их что-то делать. А у миссис Коласус сейчас попросту вряд ли были силы противиться.Когда я отходил от дома, то услышал, что кто-то бежит за мной. Обернулся. Меня догнал Голин (и всё-таки странные у них имена!) и поймал за рукав:
-Вы ведь не арестуете папу?
Я застыл:
-С чего это Я должен его арестовать? И он разве совершил какое-то преступление?
Мальчик задумался. «Хороший пацан, - подумалось мне. – И чего этому старику Коласусу всё неймётся…»
-Не думаю, - наконец, заявил Голин. – Он бы не сделал ничего плохого. У него сейчас много работы, и он сильно устаёт – он ведь уже не молодой, Вы знаете?! – но он никому бы ничего плохого не сделал. Вы знаете, когда я болел, он всегда…
-Господин Коласус, Вам письмо, - протянул я погружённому в инвентаризацию учёному конверт.
-Благодарю, - тот взял не глядя и небрежно сорвал печать; достал сложенный вдвое лист бумаги, исписанный ровным почерком с двух сторон. Из конверта выскользнула небольшая фотография и упала на пол; я подобрал и протянул учёному, невольно взглянув.
Экселион, конечно, изменилась за двенадцать лет, но была вполне узнаваемой. Высокий лоб, большие карие глаза… и красивые волосы. Белые, как снег.
Я ожидал от учёного любой реакции, но её отсутствие стало, пожалуй, наиболее неожиданным исходом. Он буднично взглянул на фотографию, буднично развернул письмо и начал спокойно читать, как если бы дочь просто уехала погостить к бабушке недельку назад и написала оттуда.
Дочитав, Коласус отложил письмо в сторону, на полку, и долгим взглядом посмотрел на меня:
-Снова Вы.
-Расскажите, что произошло. Всё равно я уже знаю большую часть, - я не просил, а скорее требовал, хотя и не грубо.
-Зачем Вам это? – глухо. И безразлично. – А, ладно. Только пойдемте, присядем в холле, - учёный не забыл взять с собой письмо. Я ждал его объяснения, с трудом скрывая интерес; полагаю, моё (по сути) праздное любопытство отвлекло и рассердило бы его.
-…Это было тринадцать лет назад. Моя дочь умирала, а наши эксперименты подходили к концу. Я работал больше других, часто оставался по ночам, и однажды понял, что вплотную приблизился к решению загадки жизни. Я думаю… я немного пытался забыться в работе – дома умирала дочь. Но тогда я понял, что у меня появился шанс её спасти. Если Вы позволите, я не буду углубляться в тонкие детали… я заменил её сердце жизненной субстанцией номер четыре, «ванильмирт». Она должна была срастись с её кровеносной системой и обеспечить жизнь. Но, Вы знаете… это сложно объяснить…
А мне, напротив, становилось всё проще понять.
-Оно каким-то образом срослось не только с кровеносной системой, но и с нервной?
-Да. Я думаю, всё было именно так. Должно быть, за месяц после имплантации нервная система была полностью перестроена, - казалось, что учёный совершенно спокоен, как будто бы говорит о заурядном четвёртом эксперименте пятой серии. Он лишь говорил тихо. А мне вновь казалось – это потому, что всё было выплакано и похоронено уже давно, и ни слов, ни слёз уже не было. Или всё-таки не всё?
-Экселион – поймите, она и правда была лучшей для меня, - была такой хрупкой, нежной и доброй. Она изменилась после операции. Могло показаться, что это просто потому, что она выздоровела, но мне всё время казалось, будто что-то не так. Ведь только я точно знал, что произошло на самом деле. И я боялся. Время шло, она понемногу забывала прошлое до операции, и мне становилось всё сложнее верить, что она – моя дочь.
-И Вы не хотели её видеть из-за этого? – спросил я нейтральным тоном, наводя на мысль.
-Замолчите, - тихо, с горькой злобой. Я понял, что зря высказался. Должно быть, и правда не всё было похоронено, что-то этот убивающий год за годом сам себя человек сохранил. В сердце, только для себя и ни для кого другого.
-Потом она хотела убить моего сына. Взяла нож с кухни. Я помешал ей, - Коласус начал говорить быстрыми короткими фразами, делая ощутимые паузы между ними. – Она честно сказала, что ненавидит меня. За то, что дал ей жить. Что хочет убить моего сына и жену. Но чтобы я остался, как и она.
Я не мог представить, что творилось в голове той девочки в то время и какое существо, человеческое или нет, управляло ей. Это было неправильно и в это не верилось. Что же тогда было в письме, написанном двенадцать лет спустя, когда она выросла?
-…и я сказал ей уходить. И она просто ушла, сразу. Больше я её не видел, - учёный замолчал и я решил, что он больше ничего не скажет, как он закрыл глаза и прошептал. – Я был дураком. Безответственным дураком. И ничем более.
-О чём Вы?
Учёный отвернулся. Он украдкой вытирал слёзы.
-Вы ошиблись, и всё. Но теперь другие смогут не повторить ошибки! – я должен был что-то сказать, не для него, для себя. Не мог молчать. – Все ошибаются!
-А Вы даже больший дурак, чем я был, - шёпотом.
-Ну, знаете… а если бы ваш сын умирал, вы бы не сделали то же самое снова?! – я начинал сердиться. И снова ничего не понимал.
-Не сделал бы.
Я понял, что мне нечего ответить. Я не понимал. А пожилой учёный посмотрел мне в глаза. По-другому, не так, как раньше:
-Но Вы теперь всё знаете. Думаю, я смогу Вам объяснить. Придите завтра. Не хочу Вас видеть сегодня.
-Вы расскажете мне о своих исследованиях?
-Уходите, я сказал, - без злобы, просто устало. Коласус встал с диванчика и, съёжившись, поковылял в лабораторию. А я задумался: если он и согласится рассказать, захочу ли я знать? Кто знает, не стану ли я однажды таким, как он. Замахнувшимся слишком высоко – не по своим крыльям. Не по своим мечтам.
На диване осталось лежать письмо.
Дорогой папа.
Конечно, ты не считаешь меня своей дочерью, но я всё-таки буду называть тебя так. Даже если тебе от этого будет больно. Я всё-таки решила написать тебе обо всём в одном маленьком письме.
Ты сам знаешь, что у меня есть много причин ненавидеть тебя. Ты дал мне это тело, для которого я не была создана, и заставил жить в нём. Поэтому мне можно делать тебе больно – ты даже не представляешь, как больно было мне. Мне долго казалось, что я хотела умереть, даже когда ещё не умела думать, как люди. Но ты заставил меня жить, и ты назвал меня Экселион. Лучшей.
Иногда я была благодарна тебе. Мне больше не было больно, и я быстро привыкла к этому телу. Теперь оно было моим. И я хотела стать лучшей, потому что ты так меня назвал.
Но знаешь, в мире есть один человек, которого я ненавижу больше, чем тебя, больше, чем всех, кого я ненавижу, вместе взятых. Это девочка, тело которой ты мне дал. Она умерла ещё до того, как я смогла разговаривать. Ей почти не было больно. Она ничего не сделала, чтобы жить в этом мире, она только пользовалась вами.
Я надеюсь, тебе больно сейчас? Ты ненавидишь меня, папа?
Знаешь, может быть, она правда была не такой уж и плохой. Ведь ты почему-то любил её. И только её. Я была лучше неё во всём, кроме этого, и я очень завидовала ей.
Но я и правда не должна была этого делать. Если Голин ещё жив, то я бы хотела однажды извиниться перед ним. Он немного похож на меня; он не был виноват в том, что… или ты всё ещё любишь только её? Тогда мне его жаль. Ты ужасный человек, папа.
Я совершенно не знаю, зачем, но мне хотелось всё это тебе написать. Но письмо должно было быть о другом. Поэтому я сейчас напишу о другом, хорошо, папа?
Мне было тяжело выжить, когда я ушла из города (иначе меня бы быстро нашли). Но я скоро узнала, что не одна. Оказалось, что бывает много людей, которые никому не нужны (я не человек, но, думаю, это совсем не важно?) Мы помогали друг другу. Надо мной часто смеялись и часто ругали, потому что я ничего не умела делать. Мне пришлось остричь волосы. Но мне действительно было неприятно оставаться так, поэтому я путешествовала. Может быть, ты подумаешь – зачем мне это, ведь я могла просто прожить жизнь так, как жила? Ты прав, это было не так уж плохо, но я не могу жить, никуда не двигаясь. Ты сам виноват в этом, папа, что мне больше незачем жить: ты знаешь, что у меня даже не может быть детей, как у других женщин. За это я тоже иногда тебя ненавижу. Хотя, наверное, мне ещё рано думать о детях.
Но если бы у меня были свои дети, я бы очень любила их. Так я думаю иногда. Они ведь ни в чём не виноваты.
Иногда мне даже кажется, что ОНА тоже не виновата, что родилась такой слабой.
Но я снова увлеклась.
Я добралась до города Геффена (ты знаешь о таком? Не представляешь, как это далеко! Я шла туда пять лет) и поступила в магическую Академию. Да, папа, когда-нибудь я стану волшебницей. Может быть, про меня даже напишут книжки или будут рассказывать сказки – правда, все будут думать, что я человек…
Забудем; пусть я буду просто человеком. Я хотела бы быть просто человеком. Я взрослею немного медленнее других и, думаю, проживу дольше, но мне часто кажется, что и за это мне не стоит быть тебе благодарной... мне будет немного стыдно быть такой же, как все, но это не главное. Зато у меня красивое имя.
Я учусь не одна, и у меня есть друзья (ты не веришь? Да, я тоже кому-то нужна). А однажды я найду человека, которому буду нужна больше всего на свете. Обязательно. Я знаю. Тогда я, может быть, снова напишу тебе. Двенадцать лет, а рассказать хочется так немного. И было всё будто бы вчера. Наверное, я и правда взрослею медленнее других, иначе давно бы забыла про тебя.
Папа, я хочу тебе сказать: я не понимаю, зачем нужна эта жизнь. Откуда я пришла и куда я уйду. Что-то от тебя останется в Голине и его детях, от меня, наверное, через много лет не останется ничего. Но я всё-таки не хотела бы умереть сейчас. Сейчас я часто смеюсь. Я прямо сейчас отчего-то смеюсь. Ты, наверное, запомнил меня не лучшей дочерью, но я постараюсь измениться. Я обязательно постараюсь стать лучше. Я обещаю тебе, папа (даже если тебе всё равно).
И если ты когда-нибудь, хотя бы немножко, меня полюбишь – напиши мне, в магическую академию.
Или если я хотя бы зачем-нибудь буду тебе нужна. Я обязательно попрошу каникулы и прилечу к тебе; я знаю, меня поймут и разрешат.
А если ничего этого не будет, то я всё-таки не забуду имени, которое ты мне дал (даже если я и украла его, как ты думаешь - другого у меня нет). Я буду жить ради него.
Твоя Экселион.** -
Сумбурненько....
-
Интересно, как-будто нпц ожили. Спасибо, пишите ещё...